 Последнее интервью боевого генерала
Это интервью пролежало в архиве семь лет. Хорошо помню тот день, когда записывал его. Был конец марта 2010 года, весна вступала в свои права полным ходом. Живи себе и живи. Так собственно и было. Люди бежали по своим делам, парочки прогуливались возле метро «Арсенальная». Все отряхивались от холодов и ждали лета. Я же шел с другим настроением. С настроением историка, которому судьба подарила возможность пообщаться с человеком-эпохой – Борисом Ивановичем Ткачем, командующим 40-й армией в Афганистане в 1980 – 1982 годах.
Борис Иванович прожил большую армейскую жизнь – прошел от Дальнего Востока до группы Советских войск в Германии. Я старался расспросить Бориса Ивановича как можно подробнее о его жизни, а не только об афганском периоде. Собственно и расспрашивать особо не приходилось. Он сам с удовольствием рассказывал обо всем. Я же старался его не перебивать, включаясь только чтобы задать уточняющий вопрос. Все о чем мы говорили представлено без прикрашивающей редакции, с сохранением разговорного своеобразия вашему вниманию ниже.
Детство обожжённое войной
– Борис Иванович, все начинается сначала. В частности жизнь человека с детства. Расскажите, каким оно было у Вас?
– Отец партизанил. Погиб в 42-м году. А мать умерла в 88-м году, прожив 80 лет. Нас четверо было у нее. Два брата и одна сестренка самая младшая. Она сейчас пенсионерка. Ольга. А братья – один в Иркутске, давно не переписываемся. Я даже не знаю, жив он или нет. Что-то в последнее время говорят, что он там спился. А второй – в Новокузнецке. Недалеко, там, в Кемеровской области. Оба пенсионеры уже, что один, что второй. Я средний между ними. Так что военных косточек у меня в родословной не было.
– Ваше детство прошло в Гусятине?
– Там два Гусятина. В Тернопольской области Гусятин – это райцентр. А в Хмельницкой области другого района это село. Между ними река Збруч. По ней до 1939-го года проходила граница. Так вот, я с этого села, с советского. А там – было польское.
– Это, получается та местность, где проходила граница Советского Союза с Польшей, которую наши войска пересекли в 1939-м году?
– 39-й год помню хорошо. Это сентябрь месяц был. А мать моя работала в огородной бригаде. Они как раз клубнику убирали. И, как раз, с этими ящиками подъехали к мосту, и наши войска проходили туда, в Тернопольскую область, и ящиками передавали на машины эту клубнику. Это я помню.
– А в 1941-м году бои в ваших краях были сильные?
– Там боев таких больших не было. Колонны все время проходили. Особенно досаждали румыны, итальянцы эти всякие разрозненные. Потому что они, как правило, останавливаются и полсела выселяют из домов. Сами там ночуют, режут кур, гусей, поросят. Допустим, могли так, что пришло три человека во двор. Поросенок там небольшой лежит. Ему заднюю ногу штыком отрезают. Хозяйке – давай готовь.
– А немцы как относились к местному населению?
– Немцы по-разному тоже. Были порядочные, а были очень жестокие. Жестокие были в смысле по отношению к тем, кого свои выдавали. Выдавали как коммуниста или партизана. Ну, не партизана, а семью партизана.
– Наверное, все-таки эсэсовцы больше свирепствовали?
– Нет, я бы не сказал. Да я и не соображал, во-первых, кто это такие были. Например, в нашем доме: он был такой большой, кирпичный, но перед войной отец его не закончил строить. Он и сейчас стоит еще. Офицера там поселили. Я только хорошо помню два таких огромнейших желтых кожаных чемодана с его вещами, формами. И вот, мать идет корову доить, и он идет рядом. Стоит, курит, ждет. Значит, она моет ведро. Он посмотрел, попробовал, достал платочек. Как мать потом рассказывала, посмотрел все. Ведро чистое. Вот, она помыла вымя корове, начинает доить. Он берет ведро, сам идет в комнату. Значит, кастрюлю точно так же оставляет вымыть. Закипятил немного воды, горячей водой, чтобы помыть все. Наливает молока. Потом достает брикет какой-то там каши. Кидает туда. Вкуснятина, запах невыносимый! А мы ж голодные, пацанва. А это, оказывается, гречка, мало ли какая, там, офицерам выдавали пайки.
– А вас угощал? Не жлобился ли?
– Угощал. Наливал в миску и смотрел, как мы молотим ложками.
– Не говорил, что у меня там дома тоже «киндер»?
– А мы его не понимали, и он нас не понимал. Жестами объяснялись. Мать плачет, а он гогочет. Я так сейчас понимаю, что он говорил, что у него тоже есть дети. А она что, кивает головой, плачет и все. А был еще случай во дворе. Был такой большой двор. Отец собирался кузню там строить. Он сам был кузнец с молодости. И в этом дворе поставили полевую кухню какую-то. То ли мадьяры, то ли румыны. Не помню. Ну, мы пацаны со всей улицы сбегаемся и крутимся там, значит. То полено дров поднесем этому повару, то еще что-нибудь. Ну, он черпаком в какую-то кастрюльку «плюнул» той каши. И…, а нет ложки, ничего ж нет. Стоит над нами и гогочет. А все ж горячее. А мы деремся. По-всякому было. Оккупация есть оккупация.
– А когда Красная армия пришла, бои были большие?
– Нет. Немцы убежали ночью. Их наши девчата на кукурузниках По-2 по-бомбили, по улицам покидали гранаты и бомбы. И они со всех хат повыбегали, кто в подштанниках, кто в чем. В поле там у них сборный пункт был за селом. И куда потом девались, Господь его знает. Кто успел с собой взять одежду, кто не успел. Кто ружье забыл, винтовку во дворе. А уже днем приехали танкисты на Т-34, пришла танковая бригада. Я, кстати, потом попал в Германии командовать дивизией, и вот 45-й гвардейский танковый полк был в моей дивизии – Гусятинский. Его назвали тогда Гусятинским за то, что он освободил это село. Село и районный центр Гусятин.
– Бандеровцы к вам туда не захаживали?
– Были, но были как? Сюда они не приходили, потому что боялись. А вот, там, по ту сторону, поскольку там был районный центр, там было районное отделение милиции. А оно было огорожено высоким кирпичным забором. Под этим забором привозили и выставляли всех убитых бандеровцев. И люди могли ходить и узнавать своих. Никто там не узнавал, но тот, кому надо, убеждался, что да, их близкий человек погиб. Таких я видел уже обожженных, расстрелянных. А живых тьфу, тьфу, тьфу нет. Я такого не помню.
От Венгрии до Даманского
– А почему Вы решили стать военным?
– Понимаешь, в чем дело. Ведь после войны у матери четверо детей. Все учились. Обучение тогда было платное: 8,9,10 класс надо было платить по 150 рублей за каждого. Так получилось, что и старший брат десятиклассник, и я в восьмом классе был. И сестра была. И младший брат подходил. А где деньги брать? Мать колхозница. Все тянулись, и мать в том числе. Торговала на рынке. То самогоном, то пекла всякие булочки, выпечку любую. Покупала муку, дрожжи, дома пекла. Потом на рынок, продавала. На разницу покупала опять муку, дрожжи. И нам что-то перепадало. Так, к чаю, булочка и яблоко, допустим. Поэтому сложно было. А в училище – питание, одежда. Еще и деньги давали. Пусть немного, но на кино и мороженое хватало, когда идешь в увольнение.
Я закончил Харьковское гвардейское танковое училище. Три года тогда было обучение в училище, и сразу попал служить в Венгрию. Как раз после путча 56-го года. Год мы, молодые лейтенанты, ходили с пистолетами. В увольнение – только по 3-4 человека одновременно. Иначе командир полка из городка не выпускал. Чтобы пойти пива попить, по сто грамм выпить. Только так, и сразу назад в городок. В Чехословакии ничего страшного не было. А тут бои были. Но, как тебе сказать, бои. Бои тоже были такие. Отъявленные эти все отморозки в нашем понятии. Сейчас они там героями считаются.
– А бывшие эсэсовцы там были?
– Не только. «Хортисты» – так их тогда называли. Не только военные. Ну, из бывших богатых. Им не нравились советские порядки. Они потеряли все. Имели все, и не стало ничего. Поэтому они и выступили. Потом такая же картина и в Чехии была, и в Польше. В Германии только не было, потому что там четыре зоны оккупации. Не дали им подняться, короче говоря. Каждый дрожал за свою зону: французы, англичане, американцы и мы. Хотя там тоже были попытки взвинтить студентов. Особенно когда у них Бундестаг принял закон об увеличении армии больше пределов, которые были в Ялте договорены.
– Когда Вы служили в Германии, какие были у вас отношения с местными?
– Уже были совершенно дружеские отношения. Штаб моей дивизии находился в Йене. Это промышленный город, там Карла Цейсса заводы. Партийный босс города, мы с ней одного года, Эрика Рихтер. Она все: «Борис, Борис». А в городке стоял танковый полк. Один раз, по тревоге, полк выходит на учения и один механик водитель не справился с поворотом, а рядом проходила трамвайная линия, и как раз шел трамвай. И этот танк зацепил трамвай и снял всю боковину. Люди как сидели на сиденьях, так и остались сидеть. Трамвай остановился. Но эта вся обшивка танком снесена. Танк стал. Весь городок забит газами: тревога. Боевая тревога. Это ж немцы. А я в другом месте на радийной машине. Пока говорил командир полка, что к чему, пока я разобрался, уже там Эрике доложили. Она мгновенно прилетает туда. Там народ митингует: «Эти русские…». А она как подняла гвалт: «Кто вам, что сказал? Что вы тут кричите? Трамвай наехал на танк, а вы». Не танк наехал на трамвай, а трамвай наехал на танк. Так что, вот так относились к нам немцы в то время.
– А на Даманском Вы были?
– На самом Даманском я не был. Я командовал танковым батальоном в Лесозаводске. Это был 45-й корпус, который пришел, по-моему, из Крыма туда. В последующем я командовал отдельным танковым полком окружного подчинения. Я тогда, только из академии выпустился, командир танкового батальона. И получил боевой приказ: ночью выйти на защиту государственной границы. Дали мне четыре заставы. Вдоль реки Сунгач. Сунгач – восемь метров глубиной. Там, за рекой, Китай, здесь – Приморский край. Но ширина этой реки метров 25-30, не больше. А глубина – восемь. То есть по дну не возьмешь ее. А февраль месяц. Лед тонкий, камыши с обеих сторон желтые. Танки ночью пришли, пограничники навстречу – встретили, и каждый танк расставили в заранее определенную точку. И было незаметно подтащен камыш, чтобы прикрыть каждый танк. Чтобы он невидимый был ни сверху, ни сбоку. Короче, к утру мы справились. Сделали перед этим 35 или 40-километровый марш. По дороге, как говорят, можно было любому гражданскому догадаться, что военные пошли на заставу, потому что по всей дороге были выброшены ящики из-под патронов, из-под гранат. Деревянные, металлические. Потому что все по дороге вскрывали, снаряжали ленты, снимали смазку с пулеметов, пока все ехали. Туда пришли, успокоились. Пограничники на своих местах как ходили вдоль берега, так и ходят. Там – китайцы, тут – наши. Командиры застав с моими командирами рот все состыковали. Пригласили на чай меня, в том числе, на своей заставе с зампотехом Ветровым. Хороший парень был, толковый. В Средней Азии где-то остался. Короче говоря, стоим день, два, неделю. На Даманском воюют. Там ракетные удары, эрэсовские и прочие все. Ну, у нас тихо. Как-то командир заставы, шебутной парень был, я не помню фамилию его, взял и на рассвете выпустил ракету в сторону китайцев. Да пот таким углом, что она, не догорев, упала на камыш. Это категорически запрещалось. Могла быть капитальная провокация. Камыш мгновенно загорелся. Потушить его невозможно. Потому что, во-первых, он в рост человека, во-вторых – сухой. Пожар. И по всему берегу стали видны пушки, минометы китайские. То есть все огневые точки, которые были замаскированы камышом. Скандал, шум, крик. Начальство летает разбираться, что к чему. А он, как ни в чем не бывало: «Освещал. Положено». Только он не в свою сторону, а в ту. Схулиганил. Его потом наградили.
– Но ведь китайцы могли открыть огонь?
– Могли, конечно. Нервы не выдержали бы и пульнули. Тогда б и мы пульнули. Месяц простояли мы на заставе и вернулись в городок.
Афганская эпопея
– Среди ваших наград есть полководческий орден Кутузова, которым Вы были награждены единственный из полководцев в мирное время. За что Вам его вручили?
– За Афганистан.
– За какую-то конкретную операцию?
– Не знаю. Там было написано просто, в наградном. Я в Москве об этом узнал, когда приехал. Там была другая награда написана. Но она была зачеркнута и написано орден Кутузова первой степени.
– А что должно было быть вручено?
– Какая разница? Было там другое, но это неважно. Вручили этот. Хороший орден. Красивый.
– Борис Иванович сейчас многие причастные, и не очень, к событиям той войны любят по-рассуждать о тактике и стратегии советских войск в Афганистане. Но думаю, что Вы, как человек, который видел и знаете все нюансы, можете дать свое видение проблемы подготовленности Советской армии к ведению боевых действий в условиях Афганистана. Были ли мы готовы к противостоянию с партизанами?
– Нет, в наших уставах об этих вещах почти ничего не было. Потому что в Великую Отечественную войну партизанская война была со стороны Советского Союза против фашистов. На территории оккупированной фашистами. А как? Как назвать ее партизанской, если это наемники за плату боролись за уничтожение народной власти и вывод советских войск с территории Афганистана. Как их назвать партизанами? Это не партизаны.
– Но методы ведения войны - то партизанские
– А вот методы ведения войны тоже были совершенно другие. Дело в том, что Афганистан это горная страна. Потому как две трети территории горы Гиндукуш и одна треть – это пустыня на Юге на границе с Ираном и Пакистаном. В горах нет леса, а вершины круглый год покрыты льдом и снегом. Спуски, скалы всевозможные. Между ними тропы такие, что иногда между ними верблюд не может пройти. И так дальше, и так дальше. То есть они были местные, они знали все эти тропы, все эти условия. Они могли очень быстро уходить, прятаться. Мы же со своей техникой были бессильны. Поэтому через пару месяцев после ввода войск, нам пришлось вывести пару танковых полков обратно в Советский Союз. Нельзя было использовать танки. Нет дорог. В горы он не лезет. А вниз не спустишь. Надо легкую машину – БМП, БТР, БРДМ. Второе, у танкистов три или четыре человека экипаж. Как минимум одного надо оставлять возле машины боевой. Как минимум один должен идти в наряд, в караул. Обслуживать и все прочее. С кем воевать? Пехоты нет. Поэтому их заменили на мотострелков. Но как добавить мотострелков? Ведь дивизии не увеличишь – весь мир орет. Так вводили их под видом отдельных мотострелковых бригад и отдельных мотострелковых полков. Допустим, 860-й полк пришел из Среднеазиатского округа в Файзабад. 66-я бригада пришла в Джелалабад. Отдельная мотострелковая. 70-я такая же отдельная мотострелковая в Кандагар. 191-й отдельный мотострелковый полк в Газни. За счет того что увеличили количество пехоты была возможность маневрировать в операциях количеством людей. Оказывать помощь афганцам.
– А бригады спецназначения?
– Это тоже со временем рождалось. Каждый раз, когда мы получали хороший щелчок по носу. Где-то терпели неудачу. Нельзя сказать, что терпели поражение, но получали на орехи, так сказать. Потери есть потери. Но одно дело, когда потери оправданные хотя бы как-то. И другое дело, когда они бестолковые и напрасные. Тем не менее, после каждого случая приходилось делать какие-то выводы. Что-то менять, что-то доворачивать. Шифровками. По радио. Личным вылетом туда - на место. У меня непрерывно было два вертолета лично командующего, которые менялись между собой в воздухе. Потому что в одном летел я, а в другом охрана. Так, чтобы непонятно было, в каком я. Один ведущий, другой ведомый. И самолет Ан-26. Так, два раза в вертолете, в котором я летел, садились на землю с дырками. И один раз в самолете. И в самолете притом летел я и командующий округом. Между нами пуля прошла. А там же алюминий, тонкий лист. Между нами прошла. Разговаривали - друг против друга сидели.
– В каких районах были самые большие потери?
– Потери были больше всего на двух дорогах. Особенно на этой Джелалабад-Кабул-Хайратон-Термез. Больше всего на ней. Во-первых она проходила через Саланг – это под горой Гиндукуш, тоннель 3,5 километра. А другое – это была дорога Кандагар-Шинданд-Герат-Кушка. Это дорога была бетонная, ее американцы строили. А та вот мы из Кабула строили – асфальтно-бетонную. Ее в 75-м году открывал Косыгин. Алексей Николаевич переразал ленточку. Вводил этот Салангский тоннель. Так вот, в этом Саланге больше сотни людей погибло из-за халатности. Не знали, не умели. То есть пустили сводную колонну - колесную и гусеничную технику. А это же разное топливо. Там бензин, а там дизтопливо. Выхлопные газы. А вентиляции никакой, только на выходе и на входе. А глубина - километр или больше. А тут пик гор. И скопление газов привело к тому, что люди начали травиться.
– При проезде, или колонна застряла?
– Да. Застряла почти на выходе. Остальные притормаживают, притормаживают и… Там не дали команду стоп, а тут не дали команду вперед или по какой-то причине не могли вперед. А народ что? Вначале -противогаз на себя. А он же от угарного газа не спасает. И начали задыхаться. И побежали не вперед, где надо было 200-300 метров бежать. А побежали назад. А это три километра. Так и падали. Больше сотни человек мы потеряли тогда. Я ездил разбираться. Это было, по-моему, в марте еще 80-го года. Тухаринов командовал этими войсками. А мы с Тоскаевым – членом военного совета, ездили по его команде разбираться.
– И какие выводы были сделаны?
– Элементарные выводы. Не пускать больше ни одной смешанной колонны. Тут на входе формировать чисто колесную колонну. Там, по связи, сообщают, какая последняя машина или какая часть последняя идет. Там принимают. Приняли. Прошла. Запускают следующую, гусеничную, допустим, колонну. Прошла гусеничная, таким же порядком. И так круглые сутки. А притом это ж двустороннее движение. То есть сюда пропустили, но надо ж и обратно пропускать. А обратно нельзя не пропустить, потому-что эти пустые идут порожняком в Союз за материальными средствами. Мы ж не имели права даже лаврового листа купить в Афганистане. Продукты все нам приходили консервированные: борщ, суп, рассольник, любая каша и прочее. Все в банках. Стеклянных, металлических.
– А проблем со здоровьем из-за такого питания не было?
– Да кто там кого спрашивал. Ради Бога.
– Но это же консерванты, химия.
– Да, Женя, о чем ты говоришь. Гвозди переваривали. Все сушеное. Картошка сушеная, лук сушеный, морковка сушеная, капуста сушеная и консервированная и так дальше. Это борщ был ну, как тебе сказать. Просто в кипяток их высыпали из банок. Любой человек мог быть поваром. К нему подходил начпрод и говорил: «Кидай пять банок этого, три банки этого. Лей туда, допустим, десять ведер воды. Доводи до кипения, потом пусть двадцать минут кипит и можешь кормить. И пачку соли там или полпачки и так дальше».
– А перебоев с поставками питания не было?
– Так я же говорю, что надо было пускать колонны пустые в Союз. А это же только продовольствие. А вещевое, а боеприпасы, а дизельное топливо, а бензин. А масла всевозможные. А все на колесах. Нет железной дороги ни одного метра. Только воздушный путь доставки. А что такое самолет? Ну, берет этот Ил-76, берет там этих несчастных 16 тонн что ли. Авиационный полк, чтобы поднять для нанесения удара, мы неделю возим ему припасы, навешиваем, заправляем. Он поднялся, вернулся, сел пустой. Надо опять неделю ему возить, навешивать.
– Плюс нападения на колонны постоянные.
– Конечно. Это была главная их тактика. Они ж по всей этой дороге. Особенно ночью. Ночью ж темнота сумасшедшая. Ничего ж не видно абсолютно. А огоньки, фары видно, я не знаю, на сколько.
– А как назывались первые операции разработанные вами?
– Я уже не помню. Прошло ж тридцать лет. Надо в архивы в Подольск под Москвой. Туда сейчас не пускают. Другая страна. А я даже не всех помню командиров дивизий, командиров полков. Командиров дивизий то еще помню. А отчества тоже могу забыть. А командиров полков, командиров бригад, командиров батальонов. Командиров рот многих там. Я только за офицеров говорю. А этих еще москвичей прилетала уйма, я не знаю, сколько их. Со всех видов Вооруженных Сил. Маршалов еще помню, потому что это уже были личности, генералы армии, маршалы, допустим Аганов, маршал инженерных войск, Соколов Сергей Леонидович. Ахромеев генерал армии. Ивашутин генерал армии, разведчик. Мадяев авиатор. Так вот только этих. И то не всех имя и отчество помню. Прошло тридцать лет, и я старею. Мне говорят: «Почему вы не пишете книгу?». Я говорю: «Ребята, ее надо было писать тридцать лет тому назад. Когда память была свежая - раз. И хоть какие-то свежие были записи, все дела. Второе, я не имею права на ошибку, я ведь должностное лицо. Ошибиться, что-то соврать я не могу. Это ж не художественная литература. Это ж надо писать реально, что и как было. Это значит надо точно называть фамилию, имя, отчество, звание, должность, место, время и так дальше и так дальше. Это сложно.
– Сложно было первые операции разрабатывать?
– Ну как, мы методом «тыка» пользовались. Мы ж ничего не умели и не знали. Мы были воспитаны на советских уставах, на советской доктрине. Среди нас были великие военачальники, которые Великую Отечественную войну выиграли. Целое Министерство обороны было. Они ничего нам не могли тоже помочь. Не было ничего у нас. Ни литературы, ни уставов, ничего не было. Все рождалось, все приобреталось в первоначальном опыте. Почему мне было тяжело? Потому что я был первым.
– То есть после Вас это уже было наработано и было легче?
– Ну, не наработано тоже, повторялось одно и то же. У других командармов, у того же Ермакова и того же Генералова.
– С Л. Брежневым Вам приходилось общаться?
– По телефону.
– А как он обычно воспринимал информацию?
– А он никак не воспринимал. Он обычно здоровался: «Здравствуйте, товарищ командарм». Знаешь, какой у него выговор был со вставными зубами. Поэтому я в трубку кричал: «Здравия желаю, товарищ Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза, у аппарата генерал-лейтенант Ткач. Командующий 40-й армией». Несколько секунд молчание, а потом: «КХе кхе, здравствуйте товарищ командарм». Ну, так пару вопросов таких: «Ну как там у вас дела?» А что на это говорить? Что, плакать будешь? «Воевать» - нельзя было говорить. Мы не воевали. Газеты наши упорно молчали, что идет война. Журналистов не пускали. Лещинский первый пробился с женой Адой в 83-м или 84-м году. Обычно, что Брежнев спрашивал еще. Я говорил: «Оказываем помощь афганской армии вооружением, боеприпасами, обучаем, помогаем в обучении. В организации боевых действий». И в таком духе все вот это: «Делимся с ними своим опытом своими запасами, когда необходимо». «А братание там еще не наступает?» Какое братание, когда в спину стреляют? То есть ему не все и докладывали.
– Да он, наверное, не особо старался и вникать.
– Наверное, и так. Я не могу сказать. Но я его лично не видел. Вот сколько был в Москве, куда летали передать планы, и все. У министра обороны Устинова все время. У Огаркова, начальника генштаба, маршала. А так ни у кого больше: ни у Андропова, ни у Громыко. Ни у кого не были. Может командующий округом был, я не знаю. А я, как правило, в гостинице все время был. С гостиницы выезжали сразу к министру или начальнику генштаба. Потом на аэродром Чкаловский и опять в Ташкент, Кабул и все.
– Когда Вы поняли что завязли в Афганистане надолго?
– Мы поняли это, когда встал вопрос о срочной замене приписников. Потому что первоначально планировалось, что 40-я армия там пробудет два-три месяца. Окажет помощь, наведет порядок и уйдет. А остальное будут афганцы делать сами. Как у нас в революцию. Будут сами там разбираться, кого арестовывать, кого не арестовывать, кого расстреливать или в тюрьму сажать. А получилось не так. А раз так не получилось, то втянули 40-ю армию. Вначале, просто отвечали огнем на огонь. А постепенно, чтобы защищать коммуникации, приходилось поднимать авиацию, выделять в каждую колонну гусеничную технику, БМП, особенно «Шилки» они очень были..., вот эти ЗСУ -23-4. Знаешь да? Они очень эффективные. Ведь «Шилка», она стреляет, как швейная машина. Толковейшая машина! А у нее угол подъема, она по воздушным целям, потому она любую сопку брала. А дальность у нее около двух с половиной, четырех километров. Они любую сопку доставали с лихвой. Там не было против нас авиации. Но там против нас были душманы, которые сидели с "буром" с оптическим прицелом, дальность стрельбы которого на два километра. И выбирал себе цель. Ага в фуражке - офицер. Хлоп. Сообразили - поснимать всем офицерам фуражки, одеть, как солдат, в панамы. Снять погоны. Всем одеваться, как солдаты. Только звездочки зеленые, красные. Вот так всему учились. Я говорю методом «тыка». Получили по носу, ага - ищем, как защититься. Опять получили, ага - ищем. Потом, чтобы не повторяться, обобщаем и высылаем в каждую часть, как пособие. Лучше не вспоминать об этом. Тяжело.
– А иностранных советников приходилось в плен брать?
– Ни разу не попадалось мне. Хотя при мне было. Посол наш Табеев Фикрят Ахмеджанович как-то говорил, что китайца одного, там, инструктора, поймали, американца, англичанина еще какого-то араба. Но я лично их ни разу не видел. Или они сразу попадали в КГБ и их забирали, что мы не знали и не видели. Или это просто домыслы. Но то, что иностранные инструктора были там у этих мятежников, это сто процентов. Они сами об этом говорили. Те, кто к нам попадал случайно в плен, тяжелораненый, захватывали его, не выдерживал допросов и сознавался, что там американцы, англичане, французы. Немцев никогда не называли. И вот ни этих с Ближнего Востока, ни евреев никого. А арабов называли. Арабов, китайцев. Японцев тоже не называли. Я имею в виду эти воинственные нации. А немцы, видимо, боялись опять где-нибудь проколоться.
– А большую роль играло то, что многие афганцы, в том числе и душманы, заканчивали в свое время советские военные ВУЗы?
– Ну, как играло? Просто они знали наши порядки. Знали нашу обученность. Знали, что мы ни в коем случае не допустим, чтобы не подобрать раненого или убитого. Будем рисковать, можем сколько угодно положить своих, пока не вытащим. Они этим пользовались, к сожалению.
– А они своих тоже так вытаскивали?
– Нет. Бросали. Только вначале так было. Вначале, вот, идут, ну не то, что в атаку. А в рост во всяком случае. Они в чалмах этих. Идут, стреляют. А против них - это ж солдатики, молодежь афганская, одеты в эту их мышиную форму. А сзади там двести триста метров лежат наши цепью, чтобы эти не отошли. Как приказ «227». Идут те. Ну, миномет пульнул мину. Кто-то упал из этих душманов. Все остальные сбегаются к нему и начинают молиться. Получается цель. Кидай вторую мину туда же. И все: всех накроешь.
– Это было постоянно или вначале?
– Вначале. А потом они сообразили, что это не дело. А так, вначале они так были обучены.
– А у душманов разведка, как была поставлена?
– Дело в том, что они очень продажные были. За деньги родного отца, сына, брата, жену, кого угодно продаст, зарежет. За деньги. Поэтому мы не очень им доверяли. Мы тоже платили этим их местным разведчикам. Но, как правило, перепроверяли те данные, что они приносили. Вот тут на краю села заброшенные дувалы, вот это у них склад, там все оружие и прочее, охраны мало и в таком духе. Все. Точка. Наноси удар. Авиационный там, артиллерийский, как угодно. Когда проверяем – ничего нет. Развалины есть, а больше там ничего нет, и не было. Бывало, что и правду давали, в основном, те, кто горой за народную власть. Бедняки. Духовно и морально был на стороне правительства или кто уже потерял семью, уже не мог баям богатеям всем прощать. Тот, как правило, давал точные данные. Но у него тоже были ограниченные возможности. Он шел пешком только. У него ж ни вертолета, ни самолета. Пешком пройти, жди там сутки или двое, пока он в темное время куда-то пройдет, что его не поймают. Потом вернется. Доложит. Если доложит правду. А если соврет. То есть ему здесь платили, там еще больше заплатили. Он и тут наговорил, и там. Там наврал, и тут наврал.
– Были ли лояльные к нам племена?
– Сплошь и рядом. Когда мы приходили, все жители выбегали и клялись, что они никаких душманов не признают, и все такое. Чуть ли не целовались. Как только мы уходили, так огонь в спину. А так все законно. Но были и такие, которые очень… полевые командиры, в основном. Но было это, когда Громов уже готовил войска к выводу. Началось это еще при командаре Дубынине. К сожалению, его нет уже. А так. Были отдельные такие даже, ну не области, как у них назывались эти провинции? А районы такие, место такое, допустим, группового проживания племени и племен родственных. Это кочевники, в основном. Им выгодна была, в основном, власть Бабрака Кармаля - народная. Потому что у них много поменялось законов, свобод. Потом наша гуманитарная помощь непрерывная. Мы ж воевать - то воевали, но кроме того, что для себя все возили, мы еще и везли гуманитарную помощь. А это и муку, и сахар, и крупу любую, и масло растительное. И обувь, особенно, галоши. Это обувь номер один. Они не признавали ни сапог, ни туфель, там, кроссовок. Нет, галоши наши обыкновенные с красной байкой внутри. А почему? Потому что резина спасала от раскаленного песка. А байка не давала ноге потеть. Все. И удобная, и легко снимается, и легко носится.
– А как с обувью было у наших солдат? Когда пришла идея заменить солдатские сапоги кроссовками?
– Это мы проводили всевозможные опыты. Эксперименты. Тарасов - начальник тыла Вооруженных сил СССР, генерал армии. Он там непрерывно бывал у маршала Соколова. Так вот, то одни кроссовки, то другие, то кеды. Обычно десантники первые пробовали. Они все время ходили в горы. Приходили и либо выкидывали, не годится – ноги, натертые до мозолей, до крови. Либо подошва отстает. То есть были неудачные всевозможные эксперименты. Но постепенно выравнивали. Лучше всего наш солдатский ботинок. Вот тот с высоким берцем. Полусапог, со шнурками. Он лучше всего. Во - первых, легкий, как горный. Во-вторых, непромокаемый. В снегу, там, по льду, где угодно. Теплый и сухой. Вот все качества обуви. И носки - вместо портянок. Вначале ж были портянки. Их надо ж научиться наматывать. Чтоб она не загибалась, не сползала.
– Вам часто приходилось бывать в войсках? Как у вас складывались отношения с солдатами?
– Нормально. Меня всегда встречали нормально. Я как-то так себя вел. Я всегда себя чувствовал лучше среди солдат, чем среди генералитета.
– Почему?
– Потому, что там тебе верят, тебя слушают. Твой опыт принимают. А тут каждый норовит быть фельдмаршалом: Кутузовым, Суворовым.
– А на службу не жаловались?
– Нет, на условия службы нет. Вот если с обувью занимались, то там были вопросы. С одеждой. Потом мы ввели пятнистую форму. Панамы, погоны. Котелки. Особенно наши. Потом перешли на те, вот, немецкие, сукном, которые обшиты. Потому что мы каждое утро на рассвете кипятили во всех котлах полевых кухонь кипяток и кидали, там, варили верблюжью колючку, перекати-поле. Вода приобретала такой желтый цвет. Это антисептик от поносов, от желудочно-кишечных заболеваний и прочего всего. От этих супов, борщей. Так каждому был положен литр этой жидкости. Туда еще в эту флягу вкидывалось две таблетки медицинских, которые выдавались. Их каждое утро выдавал старшина роты, выдавал каждому солдату лично. Притом не в руку, а тот откручивал колпачок фляги, старшина подходил и туда опускал. Потом иди - наливай туда жидкость. Чтоб не выбросил таблетку. А почему перешли на эту сукном обшитую флягу. Дело в том, что это же кипяток наливали. Ну что, вначале ж завтрак и чай из этой жидкости тоже. Что там говорить. Но в течение дня или ночи пить же хочется. Страшная ж температура. Руку держишь и видно, как испаряется - как туман идет с кожи. А если снять одежду, то и со всего тела. Там потерять 2-3 килограмма за пару часов это плевое дело. Просто через поры выходит вода с организма. Ну, пополняли этим вот. Но такая фляга она все время горячая. На солнце тем более на ремне висит там. А вот эта с сукном. Он подходит к канистре с бензином. Капает несколько капель на нее бензина и минуту держит на солнце. Бензин мгновенно испаряется, и тянет все тепло. Внутри фляга холодная. Начали везти нам боржоми. Это ж, представляешь, как сложно десятками, сотнями ящики загружались. А она ж не каждому подходит, это раз, а во-вторых, ее выпьешь буквально через пару минут – язык, распухший во рту. Пить хочется неимоверно. Готов убить, но получить глоток воды нормальной.
– А куда потом девали эти пустые бутылки?
– По всему Афганистану, особенно возле этих городков, где мы стояли палаточными городками, ну, склады этих бутылок. Их просто относили, высыпали, относили и высыпали. Наши десантники придумали: берет нитку, макает в бензин. Тут горлышко зауженное. Он вокруг него наматывает нитку, поджигает, прогорело и все. Горлышко отламывает, и оно как бритвой срезано. Точно, как была нитка намотана. Если неровно намотал - неровно и отломается. Теперь получается ровная бутылка без горлышка с дном. Берется граната Ф-1. Зажимает рычаг, опускает в бутылку – точно входит. Вот тут сверху немножко остается. Кольцо мешает. Если кольцо выдернуть, то будет взрыв. Ее держат так, что прижатый рычаг входит в середину, и он не освобождает ударник. Он кольцо спокойно выдергивает – бутылку в ящик. 20 бутылок – 20 гранат. В Вертолет. Летят на задание. К примеру, на перехват каравана. Ага, идет там змейка – 5, 10 верблюдов. Караван. Небольшой, но идет. А их пара вертолетов. Эти привязанные десантники у выходных дверей. Чтобы не выпасть. Ящик между ними. 20 бутылок в ящике. Оба опускают. И она летит. Бутылка летит тяжелым местом вниз. То есть дном. Падает вниз, разбивается об землю, освобождается чека, взрыв гранаты.
– Борис Иванович, как вы считаете, если бы не были введены наши войска, американцы там могли быть через некоторое время?
– В принципе, никто об этом точно не может утверждать. Но такая версия существует, что могли быть. Якобы есть документы, подтверждающие эту версию. Но никто их не публиковал, никто их не читал. Может быть, кто-то читал, но об этом не говорит. Почему американцы хотели попасть в Афганистан? В центре Афганистана – горная система Гиндукуш. Высота его 5500 метров. Если на этой высоте поставить радиолокационную станцию, то она будет видеть до середины Урала. Всю среднюю Азию, чуть ли не до Байкала.
– Байконур?
– Само собой. Вот до середины Урала, то есть до Свердловска, грубо говоря. И сюда вот входят Волга, Краснодар, кроме местности, сигнал на которую перекрывают Кавказские горы. То есть, это огромнейшая территория Советского Союза. Обзор – не спрячешься. От современной радиолокации спрятаться практически невозможно. Поэтому такая была опасность. Им хотелось там закрепиться. Быть там. Другое дело пошли бы они на обострение с Советским Союзом или нет? Кто его знает.
– Ну как Советский Союз завез ракеты на Кубу, так американцы могли поставить свои ракеты в Афганистане.
– Могли. Я еще раз говорю - никто не показал об этом ни одного документа.
– Борис Иванович, как вы считаете, мог Советский Союз победить в той войне?
– Запросто. Об этом все знали, но не могли на это пойти.
– А что для этого надо было сделать?
– Ввести еще столько же войск или больше и перекрыть границу с Пакистаном и Ираном. Там не границы. Не было и нет, до сих пор. Это просто местность, как парк. Вот то дерево афганское, а то уже пакистанское. А между ними никакой проволоки никакого рва ничего нет. Поэтому и шла подпитка вся оттуда. Караваны и все прочее. А если поставить Афганскую армию и Советскую, то все. Потому, что с этой стороны Советский Союз. А с этой стороны Иран и то, там пореже можно было оцепление. А с этой стороны - Пакистан, вот надо было ввести еще войска. Никто на это не решился. Конечно. Не решились. Боялись. И так крика боялись, что кричит весь мир. И так шарахаться начали эти наши друзья. Социалисты и коммунисты и прочие. Начали нос воротить. Хотя мы ни у кого ничего не требовали. Никакой помощи, ничего. Сам Советский Союз тянул все это время. Все расходы. А они были не маленькие. Я не знаю, сколько, но это были очень крупные суммы. Кроме всего прочего, кроме гуманитарной помощи, еще обустраивались целые городки. Передали все им перед уходом. Сейчас все городки разрушены. Ни один не используется. А мы ведь там воду добыли и питьевую и техническую. А это глубина 200-300 метров. Это сумасшедшая сложность. В каждом городке. А их было по всему Афганистану 202.
– Получается им все это не надо, они их просто забросили?
– Не забросили. Их заставили все это забросить.
– Борис Иванович, почему вы решили уйти из армии?
– Расформировали Варшавский договор. А мне как раз 55 лет исполнилось. Я имел право уйти на пенсию. Разваливался Советский Союз. Начали выводить войска из Венгрии, из Чехословакии, с Польши, с Германии. Что было делать? Мне предлагали идти в Сибирь командовать округом. А я отказался. Я там был. Первым замом командующего округом. После 14-й армии. Я же после Афганистана еще командовал в Кишиневе 14-й армией.
– Борис Иванович расскажите о первых учениях совместных с блоком НАТО?
– Там были карты штабные. А форсирование это на Доуповском полигоне. Форсирование этой Лады или, как она называлась эта река, я уже не помню. Это так. Эпизоды. Танковая атака
– Той, что Лебедь потом командовал?
– Ну, он потом, через 10 лет командовал. Я эту армию из Кишинева переводил в Тирасполь. Оттуда улетел в Новосибирск. Оттуда - в Чехословакию. Пять лет в Чехословакии и на пенсию.
P. S. Так пролетели два часа интервью. Конечно, этого катастрофически мало, чтобы охватить такую огромную жизнь этого удивительного человека. Но даже это время сегодня для нас на вес золота. Золота не того, которое блестит. А того, которым исчисляется наша память о прошлом. Без которого будущего нет, как бы мы ни рвали рубаху на груди, пытаясь доказать обратное. Потому и важно помнить о таких людях, как Борис Иванович Ткач. Ведь его колоссальный профессиональный и жизненный опыт мог бы пригодиться еще многим и многим поколениям людей. И именно для того, чтобы сохранить эту память, и нужны такие беседы. Ведь время неумолимо.
Беседовал Евгений ЛЕВЧЕНКО,
март 2010 года.
|
