 Михаил БудиловУютный Ту-154 не в привычной «спирали» в чаше гор (чтобы не достал «Стингер»), а по-мирному, с прямой, садится в до боли знакомом аэропорту в Кабуле. У здания аэровокзала меня ждет друг, канадский офицер Ангус Матесон. Бежевый камуфляж, бронированный «мерс-кубик». После приветствий и объятий на меня надевают бронежилет, каску... Афганистан, здравствуй! |
| КАБУЛ. Город трудноузнаваем. Все более-менее высотные здания разрушены,
везде следы боев. Меньше людей, меньше машин... По рассказам моих новых
афганских знакомых, до 40% работоспособного населения — в эмиграции.
Зато очень часто шныряют армейские джипы и грузовики. От знаменитых
«параллельных» садов, металлических и деревянных конструкций, ничего не
осталось, зато дороги минируются регулярно. Натовский лагерь расположен на пустыре (здесь был вырубленный в прошлую суровую зиму президентский сад) между двумя разрушенными дворцами. Дарламан (дворец короля, затем королевы, потом штаб Минобороны ДРА, позже — резиденция руководителей Талибана) огорожен колючей проволокой. Нахождение рядом с его стенами небезопасно, в любой момент они могут обрушиться. И хотя натовцы уходят от обсуждения этого вопроса, ясно, что дворец пострадал при налетах американской авиации и ракетных ударов «Томагавками» с авианосцев. Во дворце Тапайи (Таджибек) — голые, обожженные стены, а под балконом бывшего президентского кабинета расположился наблюдательный пост венгерских военных. Даю подписку о том, что ознакомлен с правилами безопасности (фактически о том, что отвечаю сам за себя), селюсь в палатке на краю лагеря. И сразу собираюсь в Таджибек, где во времена «нашей» войны располагался штаб и резиденция командующего 40-й армии. ТАДЖИБЕК (ДВОРЕЦ АМИНА). Во дворце — следы войны и вандализма. Ни одной деревянной детали, сняты полы и оконные рамы, выдраны провода из стен и потолков. Где удалось, даже кафельную плитку сбили... Лифтовые шахты вскрыты, исчез весь металл. Кругом надписи углем на ободранных стенах арабской вязью. В бывшем президентском конференц-зале, прямо над местом, где, по словам очевидцев, умер смертельно раненный советским офицером Амин, рисунок: сердце, пробитое стрелой. На третьем этаже практически разрушенного юго-западного крыла дворца обнаруживаю непонятную стальную конструкцию, которая напоминает взорванную печку-буржуйку. Думаю, что это корпус талибского фугаса, при помощи которого пытались снести с лица земли весь дворец, вслед за бесценными статуями в Бамиане. А память подсказывает: вот там стоял советский «мусульманский батальон» спецназа, сформированный из среднеазиатов и одетый в афганскую форму. «Мусульмане» делали вид, что охраняют президента. А здесь погиб первый советский военный из числа штурмовавших дворец, командир роты ГРУшников капитан Шарипов (на всех не хватило бронежилетов). Тут, во дворе, возле центрального подъезда был сражен очередью из «Шилки» полковник Бояринов, командир КГБшных групп (они штурмовали дворец в гражданской одежде, прибыв в Афган заранее, под видом «геологов глубокого бурения» обычным рейсом Аэрофлота). Воспоминания захватывают, время бежит незаметно. …Пора уезжать в лагерь, напоминают мне спутники-натовцы. Темнеет. При спуске по придворцовому «серпантину» замечаем подозрительную кучку булыжников на краю дороги, которой не было при подъеме. Ангус Матесон по радио вызывает саперов. Разминирования я не видел — уснул от усталости прямо на заднем сиденьи джипа... • Следующим утром съездил в колонне бронированных военных джипов в Баграм. Аэродром в Баграме знаменитый, здесь задолго до официального ввода советских войск приземлился уже упоминавшийся «мусульманский батальон». Сюда же тайком за несколько суток до штурма дворца Амина авиарейсом был привезен Бабрак Кармаль и жил в землянке, вместе с «мусульманами», в предвкушении президентства. БАГРАМ. Меня сопровождал сержант Крисвелл, сотрудник пресс-службы американской авиабазы. Минные поля (и подозрительные территории) американцы огородили колючкой с табличками. Но всего не перекроешь... Дорогу к аэродрому перекрыл негр в красном комбинезоне. «Нашли мину, подождите!» Через час прозвучал взрыв... Американцы усиленно строят в Баграме капитальную авиабазу. Случилось то, чего боялись кремлевские стратеги, вводя войска: «янки» окопались в российском южном «подбрюшье»! АФГАНСКАЯ «УЧЕБКА». Вернулись на базу, а там — переполох. Собака, натасканная на взрывчатку, на КП при досмотре пришедшего грузовика «сделала стойку»! Всех срочно эвакуировали, но мне снимать разрешили (ведь дал же подписку!). Позже оказалось, что вместо звука аппаратура записала сплошной гул. Это «саперный» джип дал наводку ультразвуковой частоты — так натовские саперы борются с радиоуправляемыми минами. Кстати, «минная» тревога оказалась ложной, собачка ошиблась... Позже я побывал в лагере подготовки афганских солдат. Командующий ими афганский бригадный генерал интервью дал, но назвать имя отказался. Говорит, учился в Афганистане, в Париже. Но по-русски, похоже, тоже очень хорошо понимает. Не любят нас здесь, потому и не принято признаваться в советском образовании. Один из местных офицеров, капитан Исмидай Рахман Рахим, вообще не скрывал, что был моджахедом. Даже показал место, откуда запускал «Стингер», сбивая советский вертолет в октябре 87-го... Записал интервью с молодыми афганцами, вчерашними студентами. Вопрос задавал такой: « Что вы знаете, помните о присутствии советских войск? И как живется с НАТО?» Хаджа Матиола Сиддики: «Вообще, с НАТО — хорошо. А про время советской оккупации я почти ничего не помню. Но один раз мама отправила меня раздобыть воды и пищи, мы буквально умирали от жажды и голода. Недалеко отсюда, возле дворца Дарламан советский солдат с танка дал мне хлеб. Может, это был ты?!» • На другой день к вечеру позвонил Махмуд (прилетевший тем же рейсом афганец-эмигрант, живущий в Германии. Жена у него — киевлянка, а брат во время «нашей» войны был «по ту сторону», и не рядовым моджахедом). Он договорился: «первые» люди «Северного альянса» согласились встретиться со мной, дать интервью. Условие такое: я иду к ним один, без сопровождения военных. В баре офицерского клуба за пивом Ангус предлагает мне взять его пистолет и радиостанцию, спрятать под одеждой. Отказываюсь: «Представляешь, Ангус, что со мной будет, если обнаружат хотя бы случайно? Я знаю местные обычаи. Куда мне это все засунут?!» Здесь с оружием в гости не ходят даже к врагу. ГЛАВАРИ «АЛЬЯНСА». До границы лагеря меня провожает Матесон. Меня ждут машина (дорогой джип ВМW Х-5) и двое крепких парней с военной выправкой. Честно, страшновато... На глаза мне натягивают плотную верблюжью шерстяную шапочку, полчаса куда-то едем, заходим в помещение. Наконец снимают шапочку. В просторной комнате на диване и креслах сидят серьезные мужчины. Здороваюсь на языке дари (слава Богу, помню!). Начинаем работу. Собеседники — люди непростые. Командир Махмад Алей — «правая рука» ныне покойного Ахмад Шах Масуда (его портрет висит на стене), двое других имена не называют. Но приехавший со мной Махмуд (он тоже вошел в комнату и был переводчиком) сказал, что старик в черных очках и тюрбане — полевой командир, это в ранге командира советской дивизии. А другой, в афганской национальной верблюжьей шапочке, — танкист, герой, командир полка. Махмад Алей рассказывал о Масуде и борьбе с Талибаном: «Мы не любим американцев и НАТО — тоже. Сначала, когда у них началась война с Талибаном, мы помогали. Провели разведку, обеспечили посадку самолетов с десантом. Вели бои в городе, освобождали от Талибана Кабул и другие города, как от болезни. А теперь, когда талибов нет, правительство и мы, «Северный альянс», ничего не значим у себя в стране. Командуют всем американцы. А жить все тяжелее и тяжелее. Думали от вас, русских, избавились, так теперь пришли эти!» И Махмад сделал жест, напоминающий накручивание веревочной петли на горло. Танкист на вопрос, сколько же у него танков в полку, с гордостью сказал: «Пятьдесят!» И добавил: «У вас, советских, забрали! А потом у тех, кому вы отдали» (правительственные войска Наджибуллы. — Авт.). Советских (а теперь русских) танкист явно не любит, и понятно, почему — у него в войне «с нами» погибла под бомбами вся семья. «Комдив» же вообще почти ничего не говорил, лишь внимательно слушал, кашлял и утирал постоянно текущие слезы с левой щеки под черными очками. Махмуд сказал, что это у него последствие контузии. ДЖИРГА. В конце беседы Махмад сказал, что ему понравилось, как я знаю их обычаи и он может разрешить мне снять три минуты камерой Джиргу (нечто вроде съезда, большого совещания) полевых командиров «Северного альянса», которая через три часа начинается в другом районе провинции. Если я согласен, меня отвезут. Приехали на окраину какого-то города (может, район Кабула?). Сижу в машине на заднем сиденье за спиной водителя (мои спутники и охранники ушли «утрясать» вопросы) и потихоньку несанкционированно снимаю подъезд с охраной, куда просачиваются моджахеды. Ух, если меня поймают... Адреналиновое это дело, снимать кино в Афганистане! «Потрудился» на Джирге больше, чем разрешили — минут пять. Полевые командиры смотрели на меня стеклянными глазами «насквозь». Когда, перемещаясь по залу, задел случайно старейшину и вместо «Sоггу» сдуру или от волнения ляпнул «Извините!», сразу по взгляду моджахеда понял, что надо сматываться. Однако по ходу успел еще два раза из-под рубашки клацнуть фотоаппаратом (вспышка была отключена заранее, фотографировать не разрешали). Махмуд обругал меня за самодеятельность уже в джипе. Говорил, что ему достанется от брата, что этих людей еще никто никогда не снимал, как и, собственно, Джиргу. Я кивал, но в душе радовался — есть журналистский эксклюзив! |